- Нарцисса, что ты делаешь? – очень серьезно спросил у меня Люциус, отставляя в сторону бокал с вином, которым мерил время до моего возвращения, и выпрямляясь в кресле, напротив которого, обманчиво тлея в свете пламени из камина, терпеливо ожидала меня скамья подсудимого. Неужели все-таки придется ответить?... Все это должно было быть сказано давным-давно, но как же я не хотела…
Насколько давно мы с Люциусом не разговаривали по-настоящему: без масок, без ритуалов, без двойной и тройной бухгалтерии за пазухой с просчетом до десятка невидимых чужих ходов с разветвлением сотен предсказуемых комбинаций. Настолько давно, что я, кажется, потеряла его в этом ворохе изученных и исчерканных личин. А теперь не знаю, хочу ли искать – нас слишком многое связывает, а значит, новые очки изменят слишком многое. А я не хочу ничего менять впервые за долгое время.
Слишком хорошо подниматься по ступеням, чувствуя, как дрожат коленки и обманчиво ощущая, что ноги вот-вот тряпично подогнуться. Чувствовать, как саднит исцарапанная спина. Ощущать последние рваные сокращения мышц, от чего глаза сами закрываются, голова запрокидывается, а пальцы скользят по коже и ладони слегка сжимают собственные груди, вспоминая о других. Даже то, как саднит внизу нежная кожа и натертые губы, потому что я снова проиграла в сражении против канонов настоящей ведьмовской красоты, немыслимой без длинных острых ногтей, под которыми, кажется, все-таки остались капельки моей крови. Все это слишком сладко, чтобы еще и думать – даже ради Люциуса. А ведь придется…
- Неужели ты не понимаешь?
Да все я понимаю! Все! Даже в самом начале понимала – и лучше, чем они все могли бы подумать, гораздо лучше. Но это ничего не меняет.
Я ведь всерьез думала, что Драко не посмеет ослушаться отца и женится на Пэнси. Не разделяла мнения Люциуса – Паркинсоны слишком много влияния потеряли за войну, наделав ошибок и глупостей, да и сама Пэнни успела в этом отличиться - однако не думала, что сын пойдет против. Он удивил нас обоих: порвав с Пэнси, умудрился тайно жениться и явился к нам представить уже достаточно давно жену с готовностью дальнего и малознакомого родственника вежливо распрощаться на пороге сразу после кофе, если хозяева не сочтут нужным предложить остаться на ночь. А потом уже нас с Драко удивил Люциус, не сказав ни одного слова об обстоятельствах брака и сделав вид, что сын с невесткой просто вернулись в дом родителей после свадебного путешествия.
Лиса была великолепна с самого первого момента. Со своей чуть наивной – но таким умным расчетом – откровенностью, с выбранной стратегией, от которой не отступила ни на шаг, вернув и запутавшегося Драко, с острым языком, который суть лишь орган осязания, нащупывающий и обозначающий границы – и, конечно, со своими вьющимися светлыми волосами и высокой округлой грудью, дивным и совершенно невинным намеком молодой жены выглядывающей из низкого выреза платья.
Умная и хваткая, научившаяся жить, а не завидовать, ненавидя, дочь обедневшего, растерявшего высокомерный блеск, но не достоинство, чистокровного семейства, познакомившаяся с Драко у одного из общих приятелей, учившегося в Хогвартсе, но закончившего Шармбатон после всех событий и испугов родителей. Трогательная история любви через время, страх, войну и одни сочинительницы женских романов знают что еще. Красивая, милая, верная девочка. А еще под левой грудью у нее есть забавный шрамик «галочкой», а кончает она, всегда еле слышно выдыхая «ох». И это с ней я была до того, как вернулась к себе, чтобы встретить Люциуса – настолько недавно, что мои пальцы все еще оплетал ее запах.
Поправив волосы и смахнув с носа не существовавшую пылинку, я пожала плечами:
- Нет, Люциус, я не понимаю.
- Тогда я объясню, Нарцисса. Ты спишь с женой нашего сына, и это нужно прекратить. Так понятнее?
Я недовольно пожала плечами – какой смысл в резкостях и откровенности, если это все равно ничего не даст. Ну, и потому, что мне не понравились его слова – они значили, что Люциус, кажется, устал молчать.
- Слова – да. А со смыслом все так же. Что не устраивает тебя, Люциус? Моя измена? Не смеши. А что еще?
Улыбаясь с легким презрением, я оперлась спиной о высокий комод у стены и сначала скрестила руки на груди, а потом, не удержавшись и сперва даже не заметив этого, принялась поглаживать пальцами шею, ключицы, потом снова шею.
Как-то один знакомый аврор – о, да, мои знакомства подчас весьма экзотичны – рассказывал, почему они так ненавидят допрашивать женщин: это занятие безумно затратно на фоне совершенной бесполезности. Мужчину можно припереть к стенке уликами, поставив перед тупиком логических связей, и ему не останется ничего другого, как обернуться в этом тупике и сдаться – через стены не уйти. А для женщин никаких стен нет – она пройдет сквозь любую, не поморщившись. И, знаете, я так тоже умею.
- Зачем ты надоедаешь мне, Люциус?
- Потому что весь этот готический роман нужно прекратить, Нарцисса. Я хочу, чтобы ты это поняла.
- Люциус, откуда готика в наш просвещенный век? Ну, оставь ты меня со своими фантазиями, я устала, разве ты не видишь?
Мне так хотелось остаться одной и, устроившись на постели, забыв о них обо всех, насладиться послевкусием, полностью погрузившись в дымные кольца все еще бродящего по телу наслаждения – мутного, тягучего, цельного, как замкнутая, наполненная серовато-прозрачным табачным дымом, сфера. Это не было самым лучшим – ничего не может быть лучше мягких стенок, вязко обволакивающих, а потом стискивающих пальцы мокрой, кажется, до самого запястья руки, и острых ногтей, длинным спазмом для кого-то вульгарного, когда-то недопустимого, но именно этим такого сладкого сейчас кошачьего наслаждения прочерчивающих полосы, еще долго остающиеся на коже темно-розовыми линиями почти незаметных шрамов-воспоминаний. Но это тоже было хорошо – остатки, муть со дна, застилающая взгляд и прячущая ото всех, только мое, сладкая, как опиум, порция не вредящего эгоизма.
- Поговорим потом, если ты так хочешь. Завтра, Люциус, завтра. Прямо с утра.
Я дошла до кресла и устало опустилась в него, изящно-декадентским, выученным еще давным-давно жестом прикрывая рукой привыкшие к полумраку глаза в попытке защитить их от яркого режущего света – на Люциуса почему-то всегда действовала эта моя манера, хотя в остальном его вкус безупречен. Может быть, он проникнется сочувствием и сейчас?
- Нарцисса, хватит!
Не проникнется. А жаль…
- Хватит! Я не уйду, пока не получу по крайней мере твои ответы, если уж не обещания.
- Все обещания я дала тебе во время заключения брака.
- Нарцисса, вас было слышно на лестнице.
- Так ты смотрел? И как? Тебе понравилось?
Может быть, нам обоим было бы проще, если бы его слова взбесили меня – да хотя бы разозлили. Но я уже давно все ощущала как сквозь стекло – вроде бы настоящее, но можно быть лишь зрителем, даже самым увлеченным.
- Нарцисса, прекрати это! Слышишь, прекрати! Там нужно, Нарси! Неужели ты не понимаешь, что творишь?! В тебе что, не осталось ничего, кроме похоти?! Что я увижу, вернувшись домой завтра? Оргию? Тебя с сотней легионеров? Нарцисса!
Какие затейливые фантазии у моего мужа: я с мужчинами. Если бы его это хоть как-то успокоило, я ответила бы, что такого он точно не увидит. Но дело же не в этом. Дело в том, что я просто слишком хочу, не желая ничего менять.

- Ты превращаешься в кошку. В суккуба! Ты не видишь? Ты сама этого не видишь?! Из нее ты тоже будешь пить жизнь, а, Нарси?
Как высокопарно, Люциус. И у тебя нервы не к черту? И ты устал. Осталась бы жалость – пожалела. Но не могу, ее слишком мало.
- После Беллы ты…
И вся жалость закончилась.
- Не смей! Не смей говорить об этом! – взвизгнула я. Мерзким фальцетом, как и положено, отлично, с холодной посекундной разверткой всего происходящего понимая, что это истерика – та самая, старая, на раз, с осознанием готовности лишь потом, та, которую я снова вижу как со стороны, никак не умея остановить. Как раньше – легким полым шариком, который сносит любым дуновением ветра и даже шелестом дыхания.
- Нарси…
- Молчи!
Я все еще не могу произнести правды, даже про себя. Меня опять трясет от одного слова и я перестаю действовать, а могу только смотреть, почти не чувствуя. Летали когда-нибудь в полуобмороке, когда все вокруг мигает черным, а руки разжимаются, и этого почти не чувствуешь? А падали? Много можно сделать, когда летишь вниз? А уши не зажмешь, потому что не сумеешь поднять рук. Вот это – моя истерика. А когда-то я считала себя разумным человеком. Белла была права, не веря, что я человек, с самого начала. А Люциус ошибался, и, кажется, ошибается до сих пор. Интересно, он такой же слепой, как и я? Но ему-то оно зачем?
- Пожалуйста, Нарцисса, послушай меня!
Мой милый муж хорошо помнит, как надо себя вести, если уж умудрился спровоцировать: не упоминать снова то, что вызвало всплеск, отвлечь, говорить предельно серьезно, не давая даже намека на то, что пытаешься успокоить или не возражать. Я это тоже отлично знаю, но половина механизма внутри меня просто не работает, ниточки моих рук, ног и эмоций так перепутались, что дергаются с совершенно непредсказуемым для меня результатом, поэтому действует не мое знание, а искусство Люциуса.
- Зачем, Люциус? Снова выслушать то, что я и так знаю?
- Нет. Я серьезен, Нарцисса. Пойми, это нужно прекратить.
- Я не могу.
Это «со стороны» еще не ушло, не до конца, оно выползало медленно, как отходят фиксирующие или обезболивающие заклинания, расползаясь, теряя концентрацию, постепенно, поэтому я хорошо слышала свои интонации с этой бездействующей «стороны». Маленькая упрямая девочка, которая капризничает и сама об этом знает – а от этого капризничает еще больше.
- Нарцисса, так нельзя. Неужели ты не понимаешь?
- Она нужна мне.
- Женщина, Цисс? Тебе нужна женщина? Я приведу любую: брюнетку, блондинку, пухленькую, стройную, веселую, меланхоличную – какую захочешь! Просто скажи!
Несчастный муж, который каждый вечер в темноте и безликом плаще выходит из дома, чтобы привести пресыщенной жене-наркоманке любовницу на ночь – было в этом что-то прелестно упадническое. Эстетика умирания и ковер из полузасохших фиалок и засушенных бардовых роз. Даже красиво – если бы не было так смешно с Люциусом в центре картины.
- Мой муж предлагает мне шлюх?
- А ты хочешь чистой любви? И это несложно: возьмем тебе компаньонку. Милая девочка, Нарси, нежный цветочек, единственное сокровище престарелого обедневшего отца. Наивная, трогательная, она по гроб жизни будет благодарна тебе за благодеяние. Немного ласки и природных склонностей – и она твоя. Одно твое слово, Нарцисса. Это легко!
- Отстань от меня, Люциус!
Мой бедный муж отлично знает, что это означает: я не согласна, не буду объяснять и со мной бесполезно спорить. Женское «нет», мотивированное так, что лучше сделать вид, будто мотивация вообще отсутствует. Я, пожалуй, даже понимаю, почему его последняя пассия – этот милый мальчик Хэйди. С мальчиками всегда проще. Если бы у меня был выбор, я не хотела бы стать женщиной в следующей жизни. И Белла бы не хотела. Возможно, мы бы даже тогда встретились – и я бы даже ее поняла…
- Не отстану, Нарцисса. Ты заигралась. Чего ты хочешь? Зачем тебе это? Ответь мне.
- Я не хочу разговаривать, Люциус. Я устала и хочу спать.
- Сейчас? Верю. Но мне интереснее, чего ты хочешь вообще, Нарцисса. Чего ты добиваешься. Чего?
- Чтобы ты оставил меня в покое, Люциус, позволив привести себя в порядок и лечь спать. Разве это сложно?
- Нет. Но я не уйду, пока ты не ответишь мне. Я и так слишком долго тебе потакал. Но сейчас нам нужно разобраться со всем этим. Потому как сейчас, Нарси, я начал подозревать худшее.
- Ты меня пугаешь! И что же это?
Да, прелестный Хэйди гораздо больше подходит тебе, Люциус. Интересно, ты часто проклинаешь своего отца, который настоял на нашей свадьбе? И интересно, ненавидишь ли ты меня. Я бы себя ненавидела.
- Не паясничай, Нарцисса. Лучше скажи мне, не смущает ли тебя свой собственный выбор?
- Смущает, Люциус? Нет, только доставляет удовольствие.
- Цисси, а в чем оно? В чем твое удовольствие?
Ненавижу все эти словесные танцы. Я все еще не достаточно глупа, чтобы они казались мне безобидными и я не различала па и направления движения, но уже достаточно безразлична, ленива и неповоротлива, чтобы вести самой. А отказаться нельзя – разве что только, наступив на ногу так, чтобы у несчастного партнера отпало всякое желание продолжать.
- Ты так давно ни с кем не спал, что забыл, почему это доставляет удовольствие, Люциус? Кажется, я, и правда, совсем плохая жена. Мне вызвать тебе кого-нибудь, раз уж я не могу помочь лично?
Ну, почему ты не можешь держать лицо со мной так же, как с другими? Почему я отлично вижу, что ты не разозлен, как я хотела, а раздосадован и просто-напросто устал? Почему я должна тебя жалеть, в конце концов?
Продолжение следует...

=))) Жду с нетерпением!

Гриневальд все это возьми! Оно бесконечно, а выхода нет – да я и не хочу его искать. Я пробовала. Много раз – сама и прося о помощи. Но не выходило ни разу. Это все паутина – с каждый движением она скручивает еще надежнее. Теперь я это понимаю – и поэтому жду, не двигаясь. Все будет само, я не желаю планировать – планы всегда рушатся. По крайней мере у меня – всегда.
Белла… В последний раз я пыталась планировать именно для нее. Как же давно…
Гриневальд проклятый! Я до сих пор не могу – я не могу думать о ней, не могу говорить, меня скручивает, даже если я произношу ее имя про себя, не могу жить. Только пока не помню, только забывая и зажмуриваясь.
Я до сих пор не могу понять, как это – ее нет. Я знаю, говорю в правильном времени, складываю причины и следствия, понимаю, что искать бесполезно и так теперь будет всегда – но не понимаю. Не понимаю, что значит это «нет». Я помню: здесь они сидела, закинув ногу на ногу так, что наши воспитатели умерли бы от ужаса; вон там, на том балконе, она курила, когда волновалась и вспоминала об этой старой школьной дразнилке для матери; эта комната в нашем доме ее – всегда принадлежала ей, я даже не заходила туда никогда без нее. Если ее «нет», то откуда и куда денется это все? Я закрою глаза и смогу прикоснутся к ее щеке – куда денется это?
С этим я могу жить только пока не помню – но это все тоже внутри, во мне, закрытое непрозрачным, но совсем тонким, как шифон или органза, платком. Одно неправильно движение – и он слетит.
Когда все это безумие только начиналось – не наше, не то, с ее убежденного «Мы должны, по-другому не может быть, Нарси» после того, как она ответила «да» Рудольфу, а я, тогда еще способная ждать и терпеть внутри, спокойно спросил, предала ли она меня – не это, а настоящее помрачение с крестовым походом за чистоту грязной крови, - еще тогда я предлагала ей бросить все это. Уж не знаю теперь, интуицией или эгоизмом, но предлагала, почти умоляла.
Я обещала ей золотые горы, которыми действительно обладала, сумев перевести большую часть наследства в свою недостижимую ни для кого собственность, свободу, которую, подарив, не стала бы ограничивать ничем, отходя, когда нужно, в тень – все то, без чего она не смогла бы. И, естественно, любовь и человеческую, не имеющую никакого отношения к страсти верность – из того, что ей никогда не требовалось. А Белла отказалась – и в этом не было бы унижения, люби она его, по-женски, как я, до слепоты сознательным выбором. Но ее сознательный выбор не имел никакого отношения к любви. «Это то, без чего я не могу, Нарси. Это мое дело, это моя цель. Моя, понимаешь? Мой смысл. Без этого я никто. Пойми», - ответила она мне тогда с этой последней обидной вежливостью, потому что отлично знала – я не пойму. Не напрямую. Может быть, аналогией, но любая аналогия несовершенна. Я и не поняла – выучила. Есть вещи, без которых она не может – а я не вхожу даже в перечень вещей.
Потом, когда все это закрутилось, как смерч, как водоворот: сначала завораживает, а потом сжимает и не выдохнуть – по крайней мере, для меня – я ходила к ней каждую неделю, тратя безумные деньги, свои и Люциуса, даже Драко, а она кричала, чтобы я убиралась, имея хоть раз в жизни гордость и не скуля – и я убиралась, оставив все, что приносила, надзирателю, которому могла доверять, чтобы он передал это потом, понемногу, облегчением заключения, а не моим подарком. Но не скулить я уже не могла: запираясь к комнате, я рыдала, выла, корчилась, царапала себе лицо и руки, думая, что так будет легче. И всю оставшуюся неделю ждала – не видя, не слыша, перенося.
Я просто сходила с ума. Забывала, как выглядит Люциус, иногда, кажется, не узнавала даже Драко. Не мучилась, «сходя с ума» – была больна. Я почти не помню этого времени сейчас: какой-то флер невменяемости, сероватый туман с картинками, за происхождение которых я бы не поручилась – я могла час рассказывать о чем-то произошедшем, обнаружив потом, что это цветная иллюстрация из исторической книги. Сейчас я больше всего боюсь именно этого – что дремлющая где-то внутри невменяемость снова зальет меня, накрыв с головой, размыв память, и мне самой придется забиться в дальнюю нижнюю черную клетку, пережидая, теряя ощущение реальности и годы жизни, переставая различать сон и бодрствование, расплываясь размокшим свитком.
Люциус возил меня в Мунго. Серьезно. Когда перепробовал все другие способы и убедился в надежности обещаний тайны. Он говорит, что я провела там полгода, сама я не помню. Вообще ничего, как будто этого не было. Пока я не задумываюсь, меня это не очень тяготит – я никогда не чувствовала календари и не запоминала даты, даже наши с Беллой. Так что главное не задумываться.
Я напоминаю себе незакрытый полный край в край флакон с зельем Драконьего Огня: одно неверное движение, один слишком глубокий вздох – и все полыхнет. Это несколько странно: чувствовать, что внутри ты – вещь, живущая сама по себе. Но иногда в этом есть своя прелесть. Например, как сейчас.

- Люциус, я не хочу оскорблений и шпилек. Давай закончим этот разговор – он ничего не даст. Я прошу тебя. Для нас обоих. Ты раздуваешь из мухи слона.
- Закончим. Вот только сперва, женушка, ты мне ответь, хлюпает ли в ней семя Драко, когда ты ее трахаешь?
Ну, вот я тебя и довела. До ручки, как и положено прилежной жене. Когда же ты в последний раз так терял лицо, Люциус? Наверное, я не помню. До беллиной… до Беллы меня бы это напугало: как внезапно ты сломался, такой надежный и безупречный. Ты же никогда не позволил бы себе такой мерзи, не сломай я все твое изнутри, да, Люциус? Я же проела тебя, как термиты проедают деревянную мебель: так, что надежный и массивно-незыблемый стол вдруг падает в труху от одного неловкого толчка. Ты упадешь так же, Люциус? Или я пока не дожрала твой каркас до конца? Он из металла? Твой скелет из заклятой стали? Ты наивен – меня это не остановит. Я выделяю кислоту, Люциус – едкую, особенную, действующую не сразу, ждущую, пока концентрация станет смертельной. Ты слизывал мой сок, радуясь очередной моей редкой странности и оплачивая ее сторицей – ты был великолепен, я никогда не уходила от тебя неудовлетворенной, с Беллой я не получала и десятой доли – а яд копился, оседал на твоем языке, проникал сквозь поры в кровь, обволакивал твой член и твои губы, вползал под ногти и тихо сворачивался где-то внутри, дожидаясь последней капли, чтобы разъесть все, оставив пустую оболочку, какая остается после трапезы паука – паучихи, да? – сухая, насмешкой так похожая на то, что было сначала. Ты уже пуст и иссушен, Люциус? Или еще нет, или скелет еще держит живую плоть? Пожалуйста, предупреди меня, когда твоя кожа совсем высохнет и начнет сморщиваться или рассыпаться прахом. Дай мне знать, потому что я прожорлива, я буду занята кем-то другим и не увижу сама.
Зачем? Мерлин, зачем тебе это понадобилось? Для чего? Ты же мог сказать отцу «нет», я знаю! Он сам мне об этом говорил – что принял бы твое решение, - уже после рождения Драко, держа его на руках и шепотом, глядя на меня с такой же ненавистью, с какой нежностью покачивал внука, выговаривая «Теперь поздно. Теперь ты никогда не уйдешь. Теперь все». Но он хотя бы прозрел раньше, чем я сожрала его. Тебе не повезло, или ты сразу надел на глаза повязку?
- Не скули, Люциус.
Ну, наконец-то меня обожгло тобой – ненавистью, настоящей, а не этими тошнотным сочувствием или смирением сильного перед больным. Ненавидишь меня? Ненавидишь? Хорошо. Хочешь ударить?
Я почти видела, как сжимаются его мышцы: наотмашь, внешней стороной ладони, снизу вверх, больно и унизительно, как со слугой или со шлюхой. Правильно, Люциус, давай. Ну? Ну же!
Мой любящий правильный муж. Аристократы не бьют и не оскорбляют своих жен, да, любимый? А ты же аристократ. Интересно только, ты сам-то понимаешь, насколько все изменилось бы, позволь ты себе это хоть раз?
Но он слишком правильный. Он вышел уверенно, спокойно, почти чеканя шаг – ничего не произошло, все под контролем, все известно. Интересно, он будет пить? Или уйдет к гиппогрифам проклятым из этого дома до самого утра? Или отправиться к своему милому мальчику – утешаться. А, может быть, выместить злость? Люциус, а аристократам можно бить любовников?
Раньше я бы, наверное, плакала. Теперь мне все равно.

???
Фик жуткий, но дальше?
Как-то мне невероятно жалко Драко и Люца.

LantanaA, там продолжение будет. И почти ХЭ (он уже есть).
Фик жуткий - женщины страшные существа.

Джордано
А тут может быть хэ? Даже боюсь себе представить.

А тут может быть хэ?
LantanaA, ну, относительный, конечно.