Интересность, найденная в старых ссылках.
Много всего намешано, конечно, но сама тема и идея интересные.
Отсюда: anthropology.ru/ru/texts/savchuk/thanatos03_14....

В.В. Савчук
Приговор колыбельной
Фигуры Танатоса. №3, специальный выпуск: Тема смерти в духовном опыте человечества. Материалы первой международной конференции, С.-Петербург, 2-4 ноября 1993 г. СПб.: изд-во СПбГУ, 1993. С.38-44

[38]

Среди различных мотивов колыбельной песни особое место занимает мотив пожелания смерти ребенку, который как никакой другой вызывает споры у фольклористов, этнографов и педагогов по поводу трактовок значения и функций, которые выполняли эти песни. Мотив смертных колыбельных был не так уж редок: «В некоторых, особенно северных, губерниях он получил широкое распространение. Д.И. Успенский свидетельствует о его большой популярности в Тульской губернии» [1]. Приведем некоторые из них:
читать дальше«Бай да бай,
Поскорее помирай!
Помри скорее!
Буде хоронить веселее,
С села повезем
Да святых запоем,
Захороним, загребем,
Да с могилы прочь уйдем» [2]
«Спи, вороти —
Мне недосуг!
Сегодня усни
А завтра помри!
На погост повезут,
Вечну память пропоют,
К сырой земле предадут» [3]

[39]
«Бай да побай,
Хошь сегодня помри» [4]
«Бай, бай да люли!
Хоть сегодня умри.
Завтра мороз,
Снесут на погост
Мы поплачем, повоем, —
Да могилу зароем» [5]
«Седни Ванюшка помрет,
Завтра похороны,
Будем Ваню хоронить.
В большой колокол звонить» [6]
«Ай, люли, люли, люли.
Хоть сегодня же помри.
В среду схороним,
В четверг погребем
В пятницу вспомянем
Поминки унесем» [7]

Каковы же объяснения этих, по меньшей мере странно звучащих для современного уха, колыбельных песен? Кроме откровенно идеологических, ставящих перед собой цель защитить культуру и нравственность народа от нападок реакционных публицистов [8]. Аноним, подписавшийся Н. Л-ий, положил основу традиции связывать существование этого мотива с невыносимо тяжелыми условиями крестьянской жизни. Для крестьянина лошадь дороже ребенка, т.к. если погибнет лошадь, то все дети, а не один, вынуждены будут голодать, болеть, умирать [9]. имеется символическое объяснение. В.П. Аникин считает, что «распевая такую песню, мать не только не желает ребенку смерти, а, напротив, борется за его жизнь и здоровье» [10], надо думать, по типу пожелания охотнику «ни пуха, ни пера!», дабы обмануть духов леса. Как будто предвидя такое толкование древних обычаев и ритуалов в XX веке, известный этнограф К.Д. Кавелин писал: «Одна из главных путеводных нитей в изучении обрядов, поверий, обычаев есть их непосредственный, прямой, буквальный смысл… Целый отживший и давно исчезнувший мир, сего понятиями и историческим значением,

[40]

иногда вдруг оживает в ярких красках от одного устранения переносного значения двух, трех старинных обычаев, которые вкладывали в них исследователи, и от возвращения им их буквального непосредственного, прямого смысла» [11].

Колыбельная, народная песня (канто хондо) согласно испанскому композитору Мануэлю де Фалья, специально изучавшему этот вопрос, — «единственный в Европе образец первобытных песен, их звуки доносят до нас обнаженное, внушающее ужас чувство восточных народов» [12]. Лорка, излагая взгляды своего соотечественника, говорит, что песня предшествовала языку, так как в канте хондо имеется «настойчивое, почти навязчивое использование одной и той же ноты; последняя черта свойственна некоторым формулам заклинаний и даже тем речитативам, которые можно было бы назвать доисторическими» [13]. Реконструкция действительного места этих, несомненно, ритуальных песен в структуре архаического сообщества и их первоначального смысла, на мой взгляд, возможна исходя из того общего соображения о возможности культивирования архаических элементов сознания и на основе той роли, которую играет жертва ребенка в архаических сообществах. Отказываясь от нового толкования обряда, которое «бывает обыкновенно рационалистическое, старается отыскать в обрядовом действии какой-нибудь вновь придуманный символизм» [14], можно предположить, что смертные колыбельные были эффективным средством «демографической политики» древних, а именно: они были либо приговором больному, слабому, лишнему и т.д., либо, в более «мягком» варианте, средством испытания грудного ребенка на живучесть, на волю к жизни.

Потребность в эстетическом переживании — неотъемлемая составная ритуала и священной традиции, — реальная потребность человека, как реальна его потребность в празднике, в жертве, крике, крови, сильных эмоциях. Замещение в последующем кровавой архаической жертвы ребенка не вытесняет ее окончательно. О жертвенном очистительном смысле детской смерти проговаривается «неискушенное» народное отношение к ней. На ритуально-праздничный характер этого мотива указывают следующие строки колыбельных: «святых запоем», «буде хоронить веселее», «Вечну память пропоют», «В большой колокол звонить». В них очевиден

[41]

разрыв с повседневностью и удручающей монотонностью жизни, слышны праздничные чувства проводов в иной мир еще не успевшего нагрешить, а потому верного кандидата в рай. Смерть ребенка очистительна и, как в случае со стариками, наиболее естественна. В России у светил медицинской науки до VIII в. Бытовало убеждение, что ребенка до 2-х лет лечит не надо, так как им в это время распоряжаются давшие ему жизнь Бог или природа. Такое простодушное отношение к смерти ребенка, имевшее место еще на рубеже XX века, описал в своих воспоминаниях В.Н. Кузьмин: «Детские гробики в нашем быту появлялись часто. Доброжелательная соседка, любуясь младенцем на руках у матери, восклицала: да какой же хороший, да пригожий, да нарядный, чистый ангел! Кума, отложи-ка ему платьице на смерть!» [15]

В своих рассуждениях нам не избежать вопроса о принципиальной возможности такого сильного воздействия колыбельной песни на организм ребенка.

Как орадинамия — средство введения в гармоничное состояние организма и окружающей среды, средство снятия психосоматических напряжений и т.д., так и ритмы, структура музыки, голос может влиять на организм человека. Примеров тому множество. В Индии, например, по сей день существует традиция излечивать многочисленные заболевания игрой на ситаре и других музыкальных инструментах, о чем говорит известный исполнитель Рави Шинкар, так как она созвучна природным биоритмам человека. На другом континенте, как свидетельствует Л.Н. Федотова, успешно поддаются лечению музыкой, ритмическими движениями, танцами различные заболевания [16]. музыкотерапия древними ритмами используется и сегодня. Майкл Гарнер из США успешно излечивает алкоголизм почерпнутыми у индейцев древними шаманскими ритмами [17], словно подтверждая мысль известного психолога Л.С. Выготского о том, что «искусство есть необходимый разряд и сложный прием уравновешивания организма и среды в критические минуты нашего поведения» [18]. Следует добавить, что слово, музыка, искусство могут не только гармонизировать, но и нарушать гармонию организма и среды, ранить, убивать (вспомним известный способ казни в одном из африканских племен — барабанным боем). Неожиданным подтверждением действенности колыбельных песен стал эксперимент, проведенный учеными Геттингенского университета в

[42]

Германии, которые проверяли эффективность средств против бессонницы. Проверку проходили многие снотворные препараты, среди которых были записи старинных колыбельных песен. К удивлению специалистов, именно колыбельные песни посрамили все медикаменты. Сон от их воздействия был особенно крепким и глубоким [19].

В случае с колыбельными песнями немаловажным соображением является то, что ее поет мать, которая (лингвисты, психологи и этнографы в этом вопросе едины) представляет собой весь мир для ребенка. Не говоря уже о том, что естественный разрыв в районе года с телом матери и появление «я» проходит болезненно; согласно Ж. Лакану, это источник «психической драмы», это первые разрывы и раны, наносимые ребенку [20]. Обратившись к популярной ныне у большинства психоаналитиков США теории «Психоанализа самости» Хейнца Кохута, увидим, что до 2-х лет у ребенка отсутствует стация эдипового комплекса (отец отсутствует на этой стадии); мать слита с телом ребенка, граница между ними еще не определена. Опираясь на основоположения современных психоаналитиков, можно предположить, что негативный импульс, идущий от матери, оформленный в соответствующие ритмы, совпадающие по структуре с заклинаниями, парализует все жизненные функции ребенка и лишает его воли к жизни. Вероятно, не будет отступлением от действительного положения дел утверждение о том, что смертные колыбельные в своих архаических истоках несли собой решительный приговор ребенку. Однако следует учитывать все смысловые оттенки слова «приговор», включавшие отсылку к «уговору», «заговору» и т.д. После размышления на эту тему и дискуссий со специалистами, отрицавшими такую функцию колыбельных песен, возможна коррекция взглядов на сей мотив в сторону его полифункциональности и. в частности, как способ проверки ребенка на «волю к жизни», средство испытания. «Приговор» колыбельной, или, точнее будет сказать «к колыбельной», не абсолютен и в своей принудительности, он лишен той обреченности на смерть, на которую толкали платоновское идеальное государство, где должны были убивать младенцев не только с телесными недостатками, но и рожденных от «худших родителей», или обычаи Спарты, оправдывающие смерть такого ребенка тем, что «жизнь не нужна ни ему самому, ни государству» (Lyc.XVI), — так как дает воз-

[43]

можность выжить в ситуации агрессии ритмом и словом, психологического отношения. В силу своей древности данный мотив может быть прочитан еще и как фактор естественного отбора, либо как максимально приближенный к нему. Этологи подметили, что инстинкт материнства подавляется иногда заботой о полноценности тех, кого предстоит воспитать к жизни, полной опасностей. «Бывают случаи, волчица вдруг пристально начинает смотреть на волченка-заморыша. И тут же без всякой команды на несчастного бросаются его братцы. Все кончается за минуту. Бывает, аисты выкидывают птенца из гнезда. Попытки вернуть упавшее чадо родителям ни к чему не приводят. Почему? Поведение малыша свидетельствует о плохом здоровье, либо мало в окрестности пищи, и аистам «выгоднее» вырастить двух полноценных детей, чем четырех слабых». В архаическом сообществе, весьма недалеко ушедшем в своем развитии от животной стаи, формы регуляции численности членов и отношение к больным и слабым было, по-видимому, сходным.

Колыбельные песни — это то, что объединяет нацию в некотором едином пра-океане, едином потоке и ритме дыхания, в страданиях и чаяниях народа. Они пелись всем детям вне зависимости от знатности и богатства (бедные няньки пели грустные песни своим воспитанникам) и темперамента: хорошенькая, бойкая андалузка, без малейшей чревоточины меланхолии, пела печальную колыбельную потому, что «живая традиция совершала в ней свою работу, и она добросовестно выполняла приказ, будто прислушиваясь к властным голосам, которые шумели в ее крови» [21]. У бедных крестьян не было много времени уделять обучению и воспитанию ребенка, но те редкие минуты общения с ребенком, когда мать укачивала его, использовались ею в полной мере: в момент засыпания, в так называемых просоночных состояниях психики, посредством колыбельных происходило очень интенсивное обучение всему тому, что окружало ребенка, давалась оценка его поведения, загодя говорилось о тяжелой взрослой жизни, «впечатывалась» программа его будущей деятельности. Колыбельная — микрокосм, содержащий весь мир со всеми его оттеками, проблемами и радостями, грустью и праздниками.

Нет большей ошибки. Чем подходить к явлениям архаического сознания с позиций «либо-либо», настаивая на одной версии, от-

[44]

брасывая и исключая все иные. Особенностью его, кроме всего прочего, является совмещение несовместимого, сочетание противоположных друг другу значений (такое сочетание радикально не совпадает с нашим наполненным непримиримыми оппозициями миром). Не хватаясь за спасительную в таких случаях соломинку принципа дополнительности, можно построить целую систему трансформации одного в другое. Данные этнологии говорят нам о том, что произнесение тех или иных слов, заклинаний необходимо понимать в противоположном значении, если они сопровождаются соответствующими знаками, действиями, символами (такими, например, как скрещенные пальцы, дополнительная повязка, вывернутая одежда и т.д.) Таким образом, приговор обращался в оберег, а последний мог быть в результате дополнительных действий или отсутствия таковых средством испытания или приговором.
Примечания

[1] Мельников М.Н. Русский детский фольклор Сибири. Новосибирск, 1970. С.39.
Назад

[2] Крестьянская лирика. Общая редакция М. Азадовского. л.1935, С.124.
Назад

[3] Там же, С.123.
Назад

[4] Там же. С.125.
Назад

[5] Штейн П.В. Великорус в своих песнях, обрядах, обычаях, верованиях, сказках, легендах и т.п. Т.1, вып.1, СПб, 18998, №31.
Назад

[6] Капица О.И. Детский фольклор: Песни, потешки, дразнилки, сказки и проч. Л., 1928. С.41.
Назад

[7] Колыбельные песни, записанные в Курганской области / Составитель — М.Н. Чебыкинна. Курган, 1990. С.27.
Назад

[8] Мельников М.Н. Русский детский фольклор Сибири. Новосибирск, 1970. С.39.
Назад

[9] См.: там же.
Назад

[10] Аникин В.П. Русские народные пословицы, поговорки, загадки и детский фольклор. М., 1957. С.91
Назад

[11] Кавелин К.В. Собр. соч. Т.4. СПб, 1990, С.49.
Назад

[12] Лорка Ф.Г. Об искусстве. М. 1971. С.53.
Назад

[13] Там же. С.55. О том, что именно смертные колыбельные имеют наиболее архаичную ритмическую основу см.: Ефименкова Б.Б. Северные народные байки. Колыбельные песни. М. 1977.
Назад

[14] Пыпин А.Н. История русской этнографии. Т.2, СПб. 1891. С.26.
Назад

[15] Кузьмин Н.В. Круг царя Соломона. М., 1991. С.55.
Назад

[16] Федотова Л.Н. Африканский танец. Обычаи, ритуалы, традиции. М. 1986. С.75-82.
Назад

[17] Цивилизованное шаманство. Возможно ли это? // Наука в СССР. 1990. № 4. С.109.
Назад

[18] Выготский Л.С. Психология искусства. М. 1965. С.324
Назад

[19] Колыбельная надежней // Знание-сила. 1991, № 10. С.76.
Назад

[20] Лакан Ж. «Стадия зеркала» и другие тексты. Париж. 1992. С.9-19.
Назад

[21] Лорка Ф.Г. Указ. Соч. С.29-30.
Назад